Она была хрущевкой. Чуть оплывшей под действием времени, с давно не крашенным фасадом, с посеревшим от многих и многих лет дождей и снегов кирпичом, что местами дал трещину. Может, и крыша у нее подтекала, нужен был ремонт. При этом, она стояла, с усмешкой косясь на сроки собственной же эксплуатации и на могилы тех мечтателей, что когда-то рисовали генеральный план города, планируя, что в эти вот годы, ее уже снесут, а на ее месте будет новый жилой фонд, более качественный, не для строителей коммунизма, а для тех, кто при нем уже живет.

Ну, вот есть такие женщины. Бабушкой ее у меня язык не повернется назвать, бабушки для меня – старые, согбенные и убеленные сединой. Часто тихие и с благообразным выражением лица. Она же такой не была. Она была хрущевкой – старой, но крепкой, по виду которой было ясно – перестоит и бетонные девятиэтажки более поздних времен постройки.

В то утро я встретил ее сначала в поликлинике. Нужно было закрыть больничный, а для того явиться к специалисту по выдаче больничных листов, который сидел за дверью с табличкой «Терапевт». К нему была очередь и я, привычно достав телефон, открыл книгу и продолжил чтение. А уже в процессе, когда я основательно ушел в книгу, мое внимание привлек шум. К кабинету напротив тоже была очередь. Впрочем, очереди были ко всем кабинетам. В основном они состояли из пожилых людей, для которых это были клубы общения, но встречались и такие вот, как я, закрывающие или открывающие листы нетрудоспособности.