Болгарский перец

Я в первый раз попал в Болгарию в самом начале 80-ых. Это была командировка на две недели. В Софию, в университет имени Климента Охридского.
Я был очень рад командировке. Хотелось за границу, хоть куда-нибудь. Времена были романтически-центробежные. Казалось, что «там» все как-то лучше, ярче, светлее.

Болгария, конечно, не Таити и не Штаты. Но все же и не Люберцы, куда я часто ездил к моему другу Толику Шептунову по кличке, почему-то, Запах. Толик у местных люберов был в большом авторитете. Бицепс – 60. Голова на шее – как закрывашка на дезодоранте.
Любимые выражения: «сика двугорбая», «откусите ему скальп», «качать надо все, даже затылок» и т.п. Неплохой парень был. Спокойный. Но если белок в мозг ударит – страшное дело. Крушил все.
Конец 80-ых – это уже глубокий закат движения люберов. Но в Люберцах все было еще строго.

Сходишь с электрички, и тут же к тебе подходят три мясомолочных бугристых динозавра с лицами зомби-патологоанатомов. Главный динозавр мне:
- Стоим, боимся, дрожим, не пукаем. Москвич?







- Москвич.
- В армии служил?
- Нет.
- Косил под психа плоскостопого?
- Нет. На сборах был. Военных. В университете.
- Ясно. По типу интеллигенция. Ну, хорошо хоть не металлист. Родину любишь?
- Люблю.
- Докажи.
- Как же я докажу?.. Живу вот… где родился, работаю на родине.
- Ладно. Принято. Панков уважаешь?
- Нет. А чего мне их уважать, за что?..
- Принято. Чего очки надел? Нос качаешь?
- Нет, зрение плохое.
- Зрение плохое: спортом не занимаешься?
- Занимаюсь. Физкультурой.
- Чем? Женским пионерболом? Или зимними шашками?
- Бегаю… по утрам.
- От кого?
- Ни от кого. Просто бегаю. Для здоровья.
- Долго, значит, жить хочешь? Как черепаха Тортилла.
- А кто же не хочет долго жить?
- Вопросом на вопрос отвечаешь? Еврей?
- Русский.
- Докажи.
- Вот, в паспорте написано.
- Покежь.

Я достаю паспорт. Центровой динозавр неторопливо листает паспорт сильно накачанным указательным пальцем. Динозавр, задумчиво:
- Из служащих… Русский. Так. Фамилия вроде русская. Отчество какое-то масонское: Станиславович. Француз, что ли? Ладно. Принято. Значит, говоришь, по утрам бегаешь для здоровья?.. Чтоб как Тротилла?..
- Бегаю.
- А от нас, Тортилла, убежишь?
- Куда ж мне от вас убежать?
- Принято. От нас не убежишь.
Паспорт мне возвращается.
- Зачем к нам приехал? Если по нашим люберским бабам – сразу яду прими. Наших девчонок тронешь – пипы твоей интеллигентской лишим. Понял?
- Понял. Да нет, к другу я сюда приехал.
- Как зовут?
- Толя Шептунов. Кличка – Запах. Слыхали о таком, мужики?

Ребята синхронно медленно наклоняют головы слегка вбок:
- Адрес?
Я называю.
- Откуда Запаха знаешь?
- В пионерлагере вместе были десять лет назад. С тех пор дружим. Вот я и приехал.
- Принято. Иди, боец. Запаху привет от Коновала, Полкана и Чалого.
- Хорошо, передам.
- Повтори команду, боец.
- Привет от Коновала, Полкана и Чалого.
- Принято. Вольно. Отбой. Иди, боец…

Почти каждый мой приезд к Толяну в Люберцы сопровождался примерно таким же допросом. С небольшими вариациями. Потом, через много лет, когда я пересек не один десяток границ с их таможенными досмотрами и с паспортными контролями, не говоря уже о визовых отделах посольств, я понял, что никакой принципиальной разницы между Люберцами конца 80-ых и Германией начала 90-ых, Францией, их, 90-ых, середины, Англией их конца или (особенно) какой-нибудь маленькой, но гордой Эстонией или Латвией нулевых – нет.
Мои люберецкие «загранпоездки» были, пожалуй, помягче и погуманнее. Здесь мне по крайней мере ни разу «в визе» не отказали. «Иди, боец!» А все эти англосаксы-латыши… Даже вспоминать противно.

Толя Шептунов исчез с моего горизонта в 90-ых. Говорят, стал бандитом и погиб. Надеюсь, что это не так. Он был хорошим, добрым мужиком с крепким накачанным затылком.

Ни в посольстве в Болгарии, ни на границе с Болгарией никаких сложностей у меня не возникло. Болгары не любят сложностей. Они любят покой. Мне не задали ни одного вопроса. Даже, кажется, ни разу не посмотрели в мою сторону.
Перед выездом в Софию я долго говорил с нашим начальником иностранного отдела, Сергеем Ивановичем Брусковым. Он был начальником отдела, а значит заместителем декана по общим вопросам, а значит нормальным кагэбэшником.

Я возбужденно вещал:
- Нужно развивать связи с Болгарами, сейчас такое время! Перспективы бешеные! Нужно запустить как можно больше проектов! Обмен студентами, там, совместные учебные программы… Надо брать быка за рога. Контакты, контакты и еще раз контакты! Правильно я говорю, Сергей Иванович?!.

Сергей Иванович, похожий на очень добрую многодетную бабу, посмотрел на меня своими ясными, как небо Аустерлица, глазами, по-бабьи вздохнул и, затем, после мудрой мужской паузы сказал:
- Когда болгары проснутся, мы с вами, коллега, уже помрем.
Тогда меня очень удивила эта категоричность Брускова. Но теперь я все время повторяю эту фразу, вместо «болгар» подставляя кого угодно от греческих официантов до работников подмосковного автосервиса.

В Софийском аэропорту меня встретила болгарский доцент, которую звали Тотка. Фамилия ее была Стоева. Тотку и сейчас, по прошествии более четверти века, я вспоминаю с теплом и благодарностью. Внуки звали ее «баб Тота».
Поселился я у Тотки, в ее уютной однокомнатной квартире, а Тотка переехала временно к своей дочери Росице. Росица с мужем и тремя детьми (внуками Тотки) жила в большой фешенебельной квартире в самом центре Софии. Мое временное однушное пристанище было тоже не очень далеко от центра, рядом с парком, название которого я благополучно забыл. Потом, кажется, название этого парка много раз менялось. Мое проживание и содержание оплатил, разумеется Московский университет.

Встречи и «контакты» с болгарскими коллегами у меня были каждый день. Назначались они не раньше двенадцати, а заканчивались не позже тринадцати.
Целый час напряженного распивания кофе и энергичных бесед на самые разные деловые темы: о братской дружбе между Болгарией и Россией, об очень высоком качестве болгарских вин, о лучших рецептах приготовления болгарского перца, - все это помню и сейчас.

Потом, как я помню, мы дружно подписывали с болгарсикими коллегами «протокол о намерениях», где говорилось о необходимости в самые короткие сроки расширить и «углу;бить», как говорил, пятнистый горбатый олень, наши отношения, и шли в ближайшую кафешку есть «чушку бюрек».
«Чушка» - это, как я понимаю, перец. «Бюрек» - не знаю. Это из турецкого. Часть, наверное, чебурека.

Так или иначе, «чушка бюрек» - это очень вкусный фаршированный брынзой перец, обжаренный в панировочных сухарях. Замечательная вещь. А уж если под вино, под какой-нибудь «Мавруд» - вообще сказка.

После «чушки бюрека» с «Маврудом» я шел спать. После сна, чтоб не стать стокилограммовой чушкой и чтобы жить долго, как черепаха Тортилла. Я бегал по местному софийскому парку. По парку в то время бегал я и еще один мужик с собакой. Больше ни одного бегуна за все эти дни я не встречал. Болгары в целом не очень любят заниматься спортом. Мужик был крупным, очень мускулистым, лет под тридцать. Явно – качок. Когда я его увидел в первый раз, мне сразу явно припомнились Коновал, Полкан и Чалый. Собачка у мужика была рыжая, похожая на лисичку. Она улыбалась улыбкой Джоконды.

На третий день – бегу. Коновал с Джокондой бежит сзади меня. Метрах в пяти. Я
Я споткнулся и сказал: «Ешкин кот!» (мне очень-очень нравится фильм «Любовь и голуби»). Мужик, догоняя:
- Русский?
- Русский.
- Это хорошо…
Бежим рядом. Пыхтим. Хорошо бежим…
- А я учился в Москве. Меня зовут Тодор.
- Владимир. А где учился?
- В физкультурном.
- А! Заметно… Штангист?

Тодор говорил чисто, почти без акцента…
- Нет, борец самбо.
- А-а-а! Разрядник?
- Мастер спорта. А ты спортсмен?
- Не, я физкультурник. Для здоровья бегаю.
- Ясно. «Солнце, воздух и вода продлевают нам года».
- Точно. Собачка у тебя симпатичная.
- Да. Ее Чушка зовут.
- Смешно.
- В армии служил?
- Нет.

Господи, - думаю, - точно как в Люберцах.
- А что так?
- Да у меня сборы были в МГУ.
- Понятно. Офицер запаса?
- Да.
- Род войск?
- Переводчик я. И спецпропагандист.
- Понятно. Значит, политрук.
- «И комиссары в пыльных шлемах...»
- Ну-ну… Как там, в Союзе, сейчас? Я уже семь лет у вас не был.
- Да, по-разному…
- Горбачева уважаешь?
- Не очень…
- Правильно, трепло ваш Горбачев. А как насчет Америки?
- А что – Америка?
- Уважаешь?
- Не очень…
- Ответ принят. «Колумб открыл Америку, а мы ее закроем». Правильно я говорю?
- Правильно.
- Ты какой факультет закончил?
- Филологический.
- Филфак? Я так и думал.
- Почему? Да вон у тебя какие лупы на носу. У меня есть один знакомый с филфака МГУ, тоже в очках. Он мне русский язык преподавал. Саша Бегунков…
- Бегунок!?. Я его очень хорошо знаю.
- Здорово. Увидишь Сашу – передай привет от Тодора… Нет, лучше скажи так: «тебе передает привет Бросок-Через-Пупок», он же «Болгарский Перец», сокращенно – «Борец». Передашь?
- Передам.
- Повтори: кто передает привет?
- «Бросок-Через-Пупок», он же «Болгарский Перец», сокращенно «Борец».
- Вот так. Саша – он поймет. Он меня сам так назвал. А ты в Софию зачем приехал?
- В командировку.
- Понятно. Девчонки тебе наши болгарские нравятся?
- Симпатичные.
- Смотри, не увлекайся. Они у нас горячие. Обожжешься – и на всю жизнь.
- Я не буду.
- Правильно. Завтра бегаем?
- Бегаем.
- В пять?
- В пять.
- Тогда до завтра, Комиссар.
- До завтра, Бросок-Через-Пупок.

Неделю мы бегали с Болгарским Перцем и Чушкой по парку. И болтали. Про спорт, про девчонок, про закрытие Америки.
Бегунку я привет от Броска-Перца, когда приехал в Москву, передал. Пару раз мы с Тодором даже перезванивались. Потом контакт заглох. Как и все другие деловые болгарские контакты.

«Протоколы о намерениях» лежат у меня и сейчас дома. В красной, как перец, папке с надписью: «Софийский университет «Св. Климент Охридский». Потом я еще раз был в Софии, уже туристом. В конце 90-ых. Зашел в тот самый парк в пять часов. В парке никто не бегал.

Недавно, буквально в прошлом году, заезжал в Люберцы по делу.
Коновал, Полкан и Чалый меня не встретили.
Зато на платформе сидела рыжая дворняжка очень похожая на болгарскую собачку Чушку. И улыбалась улыбкой Джоконды.