Сигнальщик

Старпом был невелик ростом, усат, изящен и интеллигентен в своем кругу. Вне его он был полным барбосом и иродом. Он закончил одесскую мореходку, а потом перешел в Военно-морской флот. Этакий новый Маринеско. Из-за хорошего английского его, еще гражданского моряка, направляли шпионом на судах почти во все порты мира. Проще перечислить страны, где он не был в должности четвертого помощника со спецзаданием, чем те, где он был. Я не мог понять этого безрассудного шага: сменить такую интересную работу на флотскую рутину?
Однажды он признался, что рапорт о переводе в ВМФ писал с большого бодуна, а потом о нем забыл. Их гражданское судно встретилось с военным кораблем в каком то иностранном порту. Обнимались, целовались, пили, переодевались в форму друг друга — военные в гражданское, гражданские в военное. Старпому так были к лицу погоны капитан-лейтенанта и китель, что к утру он с помощью друзей написал рапорт о переводе в ВМФ.
Конверт подписал просто: «Главкому ВМФ. Лично». а охламоны — военные отправили его секретной почтой в Москву. О письме он к полудню и не помнил.










А на флоте ничего не забывают. Писали — будьте любезны. Пришел приказ, и старпом сменил витые погоны моряка торгового флота на прямые, военные, со звездочками. Думать надо, что делаешь и кому пишешь.
Жили мы на лодке в одной каюте, общались тесно.
Он иногда напевал себе под нос песенку: » Знаю я где спят туманы, где ночуют ураганы, и когда цветут бананы на Канарских островах…» Поверьте, он знал.
Чего не знал, о том не стеснялся спрашивать:
— Викторович, а каков срок службы гитары, через сколько ее списывают?
На мой ответ, что через два года, но у нас гитара еще хорошая, он скептически покачал головой и загадочно сказал:
— Пока хорошая,- и вышел.
Время было позднее, после отбоя. Казарма затихла в расслабленной дреме перед тем, как утонуть в тревожном сне, вскрикиваниях и пускании ветров. Эта дрема называется удивительно метко: отход ко сну. Но откуда-то издалека доносились неположенные звуки, нарушая сонную идиллию и воинский порядок: как будто кота тянули за яйца, а он жалобно мяукал. Потом раздались крики, звон, звук гулкого удара и треск.
Разъяснение пришло само, в виде матроса Жандыбекова. Гитара украшала его шею, как жабо. Гриф сиротливо болтался где-то сбоку на уцелевших струнах. В спину его подталкивал старпом:
— Ну, как тебе «испанский воротник»? Сам сказал, что списывать собираешься, так я поспешил использовать ее в воспитательных целях, чтобы зря, без пользы не пропала. Нечего после отбоя музыкой баловаться, личному составу спать мешать. Верно, Жандыбеков?
У Жандыбекова, казаха по — национальности, глаза были почему-то круглыми и мутными, как у оглушенной динамитом рыбы. Ответить он явно не мог.
Ругаться я не стал, все было преподнесено красиво.
Жандыбеков тут же был наказан за порчу музыкального инструмента, освобожден из фанерной колодки и отправлен спать, а мы сблизились еще больше. Спокойно, циники, не надо гнусных намеков, только духовно.
— Чувствую, Викторович, сработаемся,- сказал старпом.
— А то,- сказал я.
Так удавшимся тандемом и служили.
Было прекрасное солнечное утро. Голубым цветом искрились склоны вулканов, их вершины были скрыты легчайшей дымкой, как кисеей, ослепительно блестел снег на дороге и обочинах, а мы со старпомом, наслаждаясь этой красотой, шагали к катеру на Петропавловск. Лодка встала к пирсу минной базы, но с минами что-то не заладилось, и пришлось дожидаться следующего дня. Получилось «окно», которое необходимо было заполнить полезными делами.
Я ехал в отдел технических средств пропаганды, чтобы передать две бутылки » шила» за киноустановку, загубленную прежним замом. Платить за нее в троекратном размере из собственного кармана (ремонту она не подлежала), мне не хотелось. Взыскивать деньги со старшего товарища, прорвавшегося в академию, тем более. Списывать ее было рано — сроки службы не вышли. Приходилось мудрить и откупаться. Старпом ехал в ателье, заказывать новую шинель.
Выполнив миссии, мы встретились у вечернего катера.
Когда мы прошагали два километра и вышли на пирс, нашей лодки там не было. Она стояла на рейде метрах в пятистах от берега. Ночевать на улице, — а мороз начал крепчать, — нам не улыбалось. Пришлось оценивать ситуацию.
На лодке есть сигнальщики, которые несут постоянную вахту на рейде и должны заметить наш сигнал.
На лодке есть доктор, по фамилии Туманов, который купил себе надувную лодку.
Задача проста и ясна — вызвать доктора на лодке, и мы дома.
Вопрос, как вызвать, решился просто. Перед въездом на территорию минной базы стояло КПП, на крыше которого был установлен прожектор.
Матрос с КПП, увидев перед собой двух офицеров, поинтересовался, кому и как о нас доложить. Мы сказали, что здесь проездом, инкогнито, поэтому докладывать никому не надо. А вот подсадить старпома на крышу, к прожектору, просто необходимо.
Старпом начал давать вызов в сторону лодки. Через десять минут с лодки ответили. Старпом просемафорил:
» Пришлите Туманова с лодкой».
С лодки ответили:
» Не понял, прошу повторить».
Повторив в седьмой раз и получив шесть раз в ответ ту же фразу, старпом начал звереть и рассказывать, что он сделает с боцманом, когда до него доберется, за плохую подготовку сигнальщиков по азбуке Морзе.
Правда, один раз мы получили вопрос: » Какой туман?», и начали лихорадочно сигналить, что не » туман», а » Туманова», но дальше последовало все то же: » Не понял…»
Холодало. Озверевший старпом передал раз пять слово » х…», спрыгнул с крыши и разразился отборнейшим матом в сторону боцмана, лодки, погоды, сигнальщиков, доктора, нашей незавидной судьбы, КПП, побережья, ВМФ, Камчатки и Бога.
Матрос с КПП, раскрыв рот, слушал эту многоэтажную тираду, и даже пытался записывать: старпом был настоящим мастером слова.
Не знаю, чтобы мы делали, если бы не «Уазик», в котором сидел командир минной базы. Им оказался мой старый и добрый приятель, еще с лейтенантских времен, когда я был помощником начпо по комсомолу, а он — командиром арсенала. Я никогда не плевал в командирский колодец, зная, что могу со временем оказаться в подчинении у любого из начальников, проверяемых мной сегодня, да и вообще не подличал. Это ценилось. Командир забрал нас в свой одинокий дом, чтобы скрасить одиночество (его семья жила в Петропавловске) и
наконец-то расслабиться (командиры с подчиненными пьют очень редко и не сближаются). Лодку, оказывается, отогнали по штормовому предупреждению. Не знаю, был ли шторм на море, но у нас штормило всю ночь — мы гуляли.
Правда, командиру часто звонили. Он брал телефонный аппарат и удалялся в другую комнату, извиняясь перед нами:
— Простите, мужики, опять особый отдел.
Нас это порядком утомило, и мы заставили командира признаться в причине столь частых вызовов. Оказывается, на побережье проявился вражеский резидент. Замечены световые сигналы в сторону моря, переданные неизвестным кодом. Расшифровано слово «туман», теперь выясняют, что резидент этим хотел сказать. Предложено объявить тревогу в части и искать резидента до потери пульса.
— Жаль, такую теплую встречу испохабили, придется заканчивать отдых.
Мы со старпомом переглянулись и захохотали. Командир базы решил, что у нас не все в порядке с мозгами: алкоголь иногда вызывает непредсказуемую реакцию организма. Давясь от смеха, я сказал:
— Командир, мы же подводники, мы этих диверсантов каждую неделю поймать пытаемся. Пока не везет. А вам повезло. Вот он, диверсант! — и указал рукой на старпома. Командир онемел, а старпом возмутился:
— Непонятным кодом, одно только слово удалось расшифровать! Матрос не только специальности не знает, но и военно — морского лексикона. Из всего богатства усваивает только
«х…ня», «х…вина» и «кандейка»! Вымирает военно-морское искусство! А особисты тоже орлы, семафор от шифра отличить не могут, крысы сухопутные! А самая большая сука — наш боцман!
Старпома опять понесло. Пока он разорялся, командир по телефону улаживал дело с особистом, объясняя причину сигналов. Особист не верил в конфуз и очень хотел, чтобы все же была объявлена тревога на всей флотилии. Его можно понять: эти ребята всю жизнь такого случая ждут, спят и этих шпионов видят, и когда удача наконец-то поманила, трудно поверить в очередное «зеро».
Командиру пришлось приглашать особиста на очную ставку с нами. Тот нехотя поверил своим глазам, но не отказал себе в удовольствии проверить наши документы, а потом, с тяжелым вздохом, удалился. На пороге он произнес:
— А я-то шифровальщице не поверил, что пять раз передано слово » х…». Я ей сказал, что у нее на уме «х…», — не замужем еще. А глядя на вас, товарищи офицеры, удивляюсь тому, что вы еще что-то, кроме этого слова, передать умудрились.
Старпом возмутился:
— Не надо передергивать, это было три бутылки шила и пять часов назад, тоже мне, психолог!
Командир, примирительно помахав рукой, закрыл дверь за особистом, и мы продолжили.
В шесть утра лодку подпустили к пирсу. Мы долго обнимались, расставаясь, быть может, навсегда. Командирский «Уазик» доставил нас до вчерашнего КПП.
Вчерашний же матрос неожиданно поклонился нам в пояс:
— Ну, спасибо Вам, товарищи офицеры! Теперь я знаю, что такое наручники и застенки Родины, меня всю ночь допрашивали и били. А я даже не знал, кто Вы и откуда взялись. Излагал, как все было, а мне не верили. Я рассказал, что пришли два офицера, один украинец. Вы же назвали свою фамилию — Конгнито, я запомнил, хоть и трудная. На «о» заканчивается, значит, украинская. А они кричали, что только дурак не отличит чистокровную американскую фамилию от хохляцкой,- и захлюпал носом.
Старпом по-отечески похлопал его по плечу и по-доброму утешил:
— Не плачь, матрос! В тридцать седьмом тебя на рассвете уже расстреляли бы, а тут даже с вахты не сняли. Тебе повезло, по сравнению с теми, кто вчера мои сигналы прочесть не смог. Вот за них помолись, сынок! — и решительным шагом направился к лодке. Ясно видимый спиртовой шлейф стелился за ним, как плащаница русского витязя, спешащего ввязаться в бой с печенегами.
Через два часа боцман и сигнальщики знали азбуку Морзе лучше, чем ее изобретатель.
То, что Туманов купил лодку в прошлый приход в Петропавловск, и оставил ее дома, во внимание принято не было. Предупреждать надо.
Он тоже был наказан, несмотря на то, что доктор, а скорее всего, именно за это.